Мать дома плакала и говорила: - Живой ты у нас покойник, лучше бы маленький умер».
В последнее воскресенье перед отправкой старшина собрал сход, который единогласно решил выделить по 8 рублей каждому новобранцу.
На призыв я был сопровождён отцом и сестрой Василисой. Отец мой бедный семьянин, честный во всём и зарекомендовавший себя таким, работал ради мизерного оклада – 20 рублей в месяц. Имея большую семью, всегда был в долгу, как в репью. Теперь отнимался у него помощник. В последнее время я работал купорщиком сортового железа, зарабатывал до 10-12 рублей. Отец остаётся один, имея ещё четырёх малолетних дочерей.
Школу мы никто не посещали. Я на учение шёл туго, но все псалтыри и 50-й псалом знал наизусть. Писал недурно, но арифметики нам домашняя школа почти не дала, даже о таблице умножения понятия не имели, но цифры знали.
Мой крашеный сундучок с богатством: бельём, полотенцами, портянками, носками, варежками, иголочками, ниточками, носовыми платками с изречениями «люблю сердечно, дарю навечно» и т. д., с большими конфетами, дарёными сестрами, был спущен в белый холщёвый мешок. Мешок этот был с лямками, затягивающимися наверху и с железным хомутом, на котором висел замок. На мешке красовались три вшитые сестрой Аграфеной буквы Н.М.С.
Выйдя из-за стола, я поклонился отцу и матери в ноги, прося их благословения, и тронулся в свой неведомый путь.
Утром, ещё до света 23 ноября мы стали в уездном городе Глазове. Получил там назначение на Балтийский флот. Чего никогда и не дожидал, и о флоте мало знал. Всего матросов у нас в заводе был только один Веселухин, совершивший кругосветное плавание. Писал домой письмо, рука дрожала при мысли: семь лет флота. Знал, что эта неожиданная цифра в родительский дом принесёт печаль.
28 ноября я в партии 150 человек будущих моряков двигался гужом по Казанскому тракту. Обоз тянулся в 39 сытых тяжёлых лошадей. Нас мороз пощипывал так, что думали - замёрзнем. Возчики наши, сытые, зазвонистые крестьяне, в чёрных полушубках, в добрых больших чёрных тулупах с широкими воротниками, шли не торопясь, рассуждая. В деревнях женщины выходили с калачами, ярушниками, квасом, подавали, как нищим. Сначала было неловко принимать милостыню, но потом попривыкли, научились благодарить, желали здоровья всем. Наконец, в тринадцатые сутки нашего пути, 11 декабря, мы завидели Казань.
На другой день мы с котомочками на плечах перешли Волгу и сели в красные «первоклассные» вагоны. В вагоне, где я поместился, не было ни печки, ни нар, ни скамеек.
Так 13 декабря доехали до Москвы. А 14 декабря рано утром мы оставили Москву тоже в таких же вагонах, но уже с печкою и нарами. В три часа утра 15 декабря мы прибыли на Николаевский вокзал. Шли далее пешком, осматривая великолепные серые, белые здания с балконами, подъездами, со скульптурами, украшениями, львами-богатырями.
После бани нас, даже не покормив, разместили в кавалерийском манеже, лежали в холоде на грудах ржаной соломы. Думал с горечью: а знает ли царь, утопающий в роскоши, что неподалёку от него переносит страшные муки его будущее первоклассное морское войско, которое в недалёком будущем разойдётся по всему Тихому океану, рассыплется по трём эскадрам и будет умирать за царя? Царь не знал ничего.
Лишь в 12 часов следующего дня повели на обед. Пища была такая: камень хлеб, чахоточные щи, в которых плавала крупа, и каша из распаренной неодёрнутой гречихи. Мой товарищ Шутов нашёл кусок мяса. Счастливец радовался, но скоро осёкся, в куске мяса он увидел коготки, рассмотрел и увидел облезлую мышь. Сидевших за столом бросило в тошноту, выскочили из-за стола, кричали: «Идём жаловаться! Идём! К царю!»
Сам Шутов унёс крысу в канцелярию. Но кашевар так и не был уволен.
Назначение на «Адмирал Сенявин»
В такой обстановке мы прожили 46 дней, люди обовшивели. За этот период никто не завернул сюда - ни царь, ни князья, ни министры.
Наконец, 1 февраля нас назначили в Кронштадт. В этот же день мы высадились в Ораниенбауме. После недолгого шествия мы встали в 13-й флотский экипаж на Екатерининской улице - после 72 дней от начала странствия.
Мы с Шутовым увидели своих земляков, которых, правда, мало знали. Смотрели на этих бородачей и думали: не век ли они служат? Неужели и мы такими будем? Ну, не отпадёт голова, прирастёт и борода.
2 февраля меня назначили во 2-й флотский экипаж, а Шутова - в 14-й. Лейтенант объяснил, что будем в школе минных машинистов. На следующий день, 3 февраля, нас разбили по ротам. Я угодил в команду броненосца «Адмирал Сенявин». Моим дядькой стал матрос 2-й статьи Воробьёв, уже прослуживший три года.
Экипажный командир, он же и командир «Сенявина» Плаксин заботился о команде. Один в нём был недостаток, по нашим понятиям: когда бы он ни проходил мимо, всегда кричал: «Головы выше, головы выше!»
Иной так задирал голову, что упирался своими глазами в потолок. Командир не догадывался, что это уже насмешка над ним, поправлял немного и одобрял: «Вот хорошо, вот хорошо».
Казалось, всё как-то мирно, всё шутками, всё просто. Никто из себя ничего не корчил, ничего не выламывал. Вечером зажигали газ. Матросы кучками сидели на койках, вели разговор, шутили, смеялись, кто и выпивал, пели, играли на гармони, струнных инструментах. Возвращаясь из города, кричали: «Дежурный, я пришел!»
«Ну и хорошо», - отвечал дежурный.
Приходили и пьяные, сразу ложились на койки. Товарищи их раздевали, говорили: укачало.
На третий день нас обмундировали, выдали пару брюк, две фланелевые рубашки, две нательных, шесть форменных, четыре штуки кальсонов, две фуражки с ленточками и чехлами, фуфайки тёплые вязаные - две штуки, башлык, галстук, шинель, кожаного товара на чёрные смазные сапоги и денег на шитьё сапог.
На четвёртый день нас стали обучать по-строевому. Сразу же увидели страшную порку матроса, который получил 50 розг. Потом мы узнали, что телесное наказание получают только матросы в разряде штрафованных. Они люди презренные - опасная шпана, их больше обитает в свободных ротах, в плавание они почти не берутся, им никакая служба не доверяется. Они настолько себя низко опускают, что иной раз и что попало пропивают, воруют у собратии, ничего не бракуют, даже мокрое бельё с вешалок несут на козье болото (блошиный рынок). Между собой у них полный союз, мир да любовь. Кто из них что достанет - всё пополам. Начальству в рот не смотрят, за малейшее едут по зубам, так что начальство их не затрагивает. Матросы попадают в разряд штрафованных по разным причинам: за воровство, драки, за промот казённого обмундирования. Пребывание в тюрьме в срок службы не засчитывается, и так некоторые служат по десять лет, но не больше десяти.
7 мая мы оставили своё жилище, сложа вещи в парусиновые чемоданы. Под звуки оркестра шли по Кронштадту на крейсер «Европа» для заступления в кампанию.
А Шутова за пьнство списали в Средиземное море на броненосец «Александр II».
10 мая отряд снялся в якоря и дал ход на Транзундский рейд. Отряд состоял из шести судов: крейсер «Африка» под флагом старшего на рейде, крейсеры «Европа» и «Николай Ильин», миноносец «Сокол».
Моя первая кампания прошла без особенных приключений, и 7 сентября, спустя четыре месяца, мы вернулись в Кронштадт.
Следующей весной после экзаменов мы распростились с учебным кораблём, с 8-м флотским экипажем и с надписью на ленточках «минная школа».
Цусима
В 27 января (9 февраля) 1904 года была объявлена война Японии с Россией. А 15 марта я был поражён телеграммою о смерти отца. На востоке наши гибли тысячами, но мы в Кронштадте продолжали жить мирной жизнью.
29 августа эскадра адмирала Бирулёва, которая состояла из броненосцев: мой «Сенявин», «Николай I», «Ушаков», «Апраксин», крейсеров «Мономах», «Европа», «Азия», «Лейтенант Ильин», мореходных канонерских лодок «Абрек «, «Воевода», «Посадник» и пяти миноносцев, снялась с якоря, оставив Кронштадтский рейд пустым.
Прибыли в Либаву (Лиепая, Латвия), где долгое время простояли на перевооружении. И лишь 2 февраля эскадра стала выходить из канала, оставляя его навсегда. Рука роковая чертила ей путь в конечный исход - одним кораблям дно Жёлтого моря, другим - японские порты и доки. Прежде утром появился на корабле командир порта адмирал Ирецкий, который, заикаясь, сказал: «Вы идёте не воевать, а шапки подбирать, японские острова забирать». Так же пожаловал на корабль начальник флота Великий князь Алексей Александрович. Он поздравлял с предстоящим походом и желал победы, упоминал погибшую Порт-Артурскую эскадру и просил последовать её примеру. К чему бы это? Матросы восприняли это неоднозначно.
12 февраля сквозь штормы прошли голландский Амстердам и Дувр. 13 февраля вступили в Атлантический океан. До 17 февраля штормило. Седые обрывистые горы, ревя, шли одна за другой бесконечно. Корабли то поднимало на горы, то спускало в бездну. На корабле всё скрежетало, скрипело. Матросы казались мертвецами, бледные, выжатые, как будто без капли крови, с заострёнными носами и без жизни в глазах. 17 февраля матросы все уже были на ногах, но с пустыми желудками.
Утром 19 февраля вступили в Средиземное море. Сменили курс, пошли на восток. За Критом и Порт-Саидом проследовали через Суэцкий канал в Индийский океан. Далее через Малакский пролив в Южно-Китайское море. 12 мая миновали Шанхая, а на следующий день к вечеру вышли к Нагасаки. Адмирал поднял сигнал, приказывая кораблям приготовиться к бою.
14 мая в 9 утра вступили в Корейский пролив, впереди был остров Цусима.
Цуси́мское морско́е сраже́ние - морская битва 14 (27) мая - 15 (28) мая 1905 года в районе острова Цусима, в которой российская 2-я эскадра флота Тихого океана под командованием вице-адмирала Рожественского потерпела сокрушительное поражение от Императорского флота Японии под командованием адмирала Хэйхатиро Того. Это было последнее, решающее морское сражение Русско-японской войны 1904-905 гг., в ходе которой русская эскадра была полностью разгромлена. Большая часть кораблей была потоплена противником или затоплена экипажами своих кораблей, часть капитулировала, некоторые интернировались в нейтральных портах и лишь четырём удалось дойти до русских портов.
В половине десятого утра на юго-востоке из тумана стали вырисовываться четыре японских крейсера. Направление они держали на нас. Из матросов кто-то сказал: смерть идёт…
Но японцы резко повернули назад. Затем ненадолго вернулись, завязали перестрелку и вновь скрылись. Очевидно, это была разведка боем. После стрельбы матросы снова столпились на палубе, осматривали весь броненосец, нет ли где пробоины, не валяются ли где убитые. Но, к счастью, всё обстояло благополучно. Матросы были весёлые, не зная, что сегодня же эскадру постигнет тяжёлая участь.
Эскадра шла в две колонны. В правой шли «Суворов», «Бородино», «Александр III», «Орёл». В левой - «Ослябя» под флагом адмирала фон-Фелькерзама, которого уже не было в живых. Он умер ещё за несколько дней до боя. За «Ослябей» шли «Сисой Великий», «Наварин», «Нахимов», «Николай», «Сенявин», «Ушаков» и «Апраксин». Подле «Суворова» и «Осляби» шли «Жемчуг» и «Изумруд». Крейсера шли отдельно. Сзади, с правой стороны - транспорты и мастерские.
В час пятьдесят пять минут адмирал Рожественский дал сигнал: «приказываю вступить в бой». В результате ответного огня крейсер «Ослябя» вскоре был сильно повреждён, на нём вспыхнул пожар, и он начал погружаться носом. На «Суворове» и «Александре III» вспыхнули сильные пожары. Они оба затем перевернулись, торчали на поверхности килем. Матросы взбирались на киль, стоя на нём, махали руками, прося спасения.
Но суда проходили мимо. Набегавшая волна смывала матросов с киля, они снова появлялись на нём, но в меньшем количестве, и снова их смывало. Затем ещё загорелось несколько наших судов, и только одно японское судно вышло из строя. Остальные с трудом вышли из боя, преследуемые японцами.
Палубы же нашего корабля не окрасились ни капелькой крови, но всё ещё впереди.
На следующий день нас догнали, и мы были атакованы неприятельскими кораблями. Их насчитывалось 27 непонятных кораблей и 10 миноносцев. Неприятель открыл огонь. Мы не отвечали. Я вбежал на ют и из-за кормовой башни высматривал неприятельские корабли. Они были близко. Вскоре на «Николае» на фок-мачте поднялся белый флаг - знак примирения. Его примеру последовали другие корабли. Неприятель перестал стрелять. На «Николае» полетела вниз наша национальная гордость - Андреевский флаг. У нас началось возмущение, все противились спуску флага. Многие офицеры плакали. То же произошло и на других судах.
Вместо Андреевского флага теперь развевался японский с солнцем и лучами. За борт кидали ружья, мелкие пушки, пулемёты, компасы, отнимали у орудий затворы и тоже - за борт. В 10-дюймовые орудия лили кислоту, всё портили, что могли. Я спустился вниз и испортил динамо - машину и насосы.
Сверху кто-то кричал: спасайся! Мы, схватив пояса, неслись по трапу вверх, опасаясь, что кто-то из наших взорвёт корабль.
Кто-то устремился к боевой рубке, чтобы замкнуть рубильник взрыва, но что удержало его от этого, не знаю.
После сдачи нашей эскадры адмирал был потребован к адмиралу Того. Оттуда он сигналил: разрешается команде свою собственность иметь при себе.
Немного времени погодя, к нам пожаловали японские командиры, офицеры и матросы. Мы сделались не то пассажирами, не то пленными, но все были в своих помещениях. Утром 16 мая я проснулся, поднялся по трапу в жилую палубу. Там несколько матросов сидели на рундуках и пьяными голосами звали меня к себе. Подле них стояли вёдра и кружки. Они черпали кружками в ведре, подали мне кружку. Я отведал ром, удивился: «Откуда?» - Бог послал, и показали на винный погреб, где ими был снят японский часовой: - Наша братва лобзиком срезали замок и достали ром».
Вокруг спали пьяные матросы. Я перешёл в другую сторону жилой палубы, и здесь увидел пьяных матросов. Они спрятали пьяного японского матроса, укрыли его от начальства. Потом я поднялся в спардек и в элеваторном помещении увидел ту же картину. Пьяные кричали: «взорвём, взорвём! Поздно уже, герои!
В 9 часов утра мы дали ход. Шли только «Сенявин» и «Апраксин», «Николай» и «Орёл» остались на месте.
Захваченный 15 (28) мая 1905 года «Адмирал Сенявин» 6 июня был зачислен в состав Японского императорского флота, как корабль береговой обороны 2-го ранга с присвоением названия «Мисима» - в честь островов в Цусимском проливе. 23 октября «Мисима» участвовал в морском параде в Иокогаме по случаю победы в Русско-японской войне.
После перевооружения и реконструкции «Мисима» совершил несколько походов к берегам Кореи, а затем участвовал в первой мировой войне.
В 1918 году «Мисима» был перестроен в ледокол. 9 ноября 1936 года он в качестве мишени был потоплен авиабомбами самолётов морской авиации Японии в ходе учений у мыса Той-Мисаки. Это японцы так оттачивали навыки перед Пёрл-Харбором.
В Омутнинск через Нагасаки
22 мая в 6 часов утра пришли на рейд местечка Дайри и встали на якорь, а 24 мая в 2 часа пополудни мы сошли в шлюпки и высадились на берег. На берегу было много японской публики. Женщины кричали нам: «Аната, скиби, скиби», - и заливались смехом. День клонился к вечеру, и мы невдалеке от рейда поместились в чистых, новых, дощатых бараках. Пол в них был устлан чистыми, мягкими циновками. Здесь мы пробыли четверо суток. 28 мая дошли пешком до города Моди, там сели в поезд, в чистые светлые вагоны. В 9 часов вечера прибыли в город Кумамото на острове Кюсю. Здесь в бараке со всякими мыслями и душевными тревогам мы провели ровно 230 дней.
13 января 1906 года утром японский офицер нас пересчитал, по-русски поздравил с освобождением из плена. И мы с криками «Ура!» пошагали по равнине, направляясь на Кумамото. Оттуда на поезде доехали до Нагасаки.
В Нагасаки паровой катер прибуксировал нас к транспорту «Владимир». Далее большой «Владимир» прошёл по японским портам, собирая пленных, и лишь 23 января взял курс домой. Через трое суток прибыли к Владивостоку.
Получили деньги, закупили белый хлеб, колбасу, кету. 31 января сели на поезд в товарные вагоны с двухэтажными нарами, с печкою посреди вагона. Всего нам от Владивостока до Челябинска предстояло пройти 7000 вёрст. В Челябинск прибыли 25 февраля и были арестованы.
Но вскоре нас выпустили, я простился с товарищами, и поехал в Пермь. А 1 марта прибыл в Глазов. Через 8 лет и 4 месяца, как нас отправили отсюда с новобранцами.
4 марта в субботу утром я сел на поезд, скоро был на станции Яр. Осталось до родного очага ещё 54 километра на север. Я нанял удмурта за 2 рубля 5 копеек и поехал.
Меня встретила мать, братья и сестры, все мало узнаваемые.
На кладбище нашёл я надгробный памятник отца, крест с надписью «скончался 15 мая 1904 года». Я сказал на прощанье: «Спи, отец, спи дорогой. Наша жизнь не похожа на твою».
Шел обратно, домой не влекло.... И куда деться, не знал. Скука, страшная тоска кругом...
Николай Савватеев всю оставшуюся жизнь проработал на Омутнинском металлургическом заводе. Умер в 1948 году - от тоски, по мнению родных. От тоски по морю, своему кораблю и товарищах, и даже по Цусиме, будь она неладна…
http://izvestiaur.ru/society/13591601.html 
