Глава 11: Призвание

В этот миг всё обрело смысл. Сбои в сортировке душ, его собственная способность влиять на механизм, даже появление его «сторожей» — всё это было симптомами одной болезни. Иммунная система реальности не атаковала его лично. Она атаковала любую аномалию, любую нестабильность, пытаясь сохранить хрупкое равновесие повреждённой системы.

Он был не вирусом. Он был… антителом. Непрошенным, неожиданным, но возникшим именно в тот момент, когда система отчаянно нуждалась в помощи.

Его одиночество, его отверженность, его инженерный гений — всё это было не случайностью. Это была подготовка. Он был единственным существом во всём творении, которое могло не только увидеть болезнь, но и понять её механику и, возможно, найти способ её исцелить.

Страх окончательно ушёл. Его место заняла титаническая, всепоглощающая ответственность.

Он снова посмотрел на улицу, на неподвижную фигуру у серого седана. Теперь он видел в ней не угрозу, а симптом. Слепой, автоматический импульс больного организма.

Он подошёл к верстаку и сгрёб обугленные остатки передатчика. Починить его было уже недостаточно. Ему нужно было нечто большее. Не просто сигнал. Ему нужен был инструмент.

Он должен был найти способ дотянуться до самого сердца механизма и исцелить трещину в Кристалле. Но как? Как человек может починить Бога?

Ответ пришёл из самого неожиданного места — из его блокнота с наблюдениями. Он листал зарисовки «сортировочной станции» и остановился на изображении железных шаров — контейнеров для душ. Эти шары могли левитировать. Они могли перемещаться по системе. Они были частью её плоти и крови, а значит, иммунная система их не отторгала.

Безумный, гениальный план начал складываться в его голове.

Он не будет посылать сигнал. Он пошлёт самого себя.

Ему нужно было не починить передатчик. Ему нужно было построить капсулу. Энергетический кокон, оболочку, которая смогла бы имитировать свойства одного из тех шаров. Который смог бы провести его душу, его сознание по трубопроводам мироздания прямо к повреждённому Кристаллу.

Он посмотрел на свои руки. Руки механика.

Пришло время делать самую важную работу в истории существования всего сущего.

Глава 12: Последний механизм

Работа кипела. Лев забыл о сне и еде. Его мастерская превратилась в логово безумного гения: повсюду были разбросаны схемы, медная проволока, кристаллы и странные сплавы, выплавленные в самодельной печи. Он разобрал остатки осциллятора, оставив лишь самое сердце — тот самый кусок хрусталя, который генерировал «эфириум».

Его идея была проста и безумна. Если железные шары — это контейнеры, безопасно перемещающие души по системе, то ему нужно создать аналогичный контейнер для своего собственного сознания. Не физическое тело — его никогда не пропустят — а саму суть, энергию своего «Я».

Основой капсулы стало старое кожаное зубоврачебное кресло, доставшееся ему от деда. Лев снял с него всё лишнее, оставив лишь каркас. Вокруг кресла он сплел паутину из медной проволоки, повторяющую форму яйца — древний символ жизни и защиты. В центре этой паутины, прямо над тем местом, где должна была находиться его голова, он закрепил хрустальное сердце аппарата.

Это был не передатчик. Это был кокон.

Снаружи за его окном что-то изменилось. Серый седан исчез. Но это не принесло облегчения. Тишина стала ещё более зловещей. Воздух на улице словно сгустился. Птицы не пели. Соседи куда-то пропали. Казалось, сама реальность затаила дыхание в ожидании его следующего шага. Иммунная система готовилась к решительной атаке.

У Льва не было больше времени. Он подключил к кокону последние провода. Система была примитивной, опасной и ненадёжной. Он подсчитал, что энергии хрусталя хватит, чтобы вытолкнуть его сознание из тела и облечь его в подобие энергетического шара всего на несколько минут.

Он должен будет действовать молниеносно: проскочить по знакомым ему трубопроводам к центральной оси, найти трещину и… что?

Как он может исцелить разлом в самом источнике реальности? У него не было плана. Он надеялся лишь на то, что, оказавшись там, он поймёт. Что его инстинкт механика подскажет ему, куда приложить руки.

С последними силами он забрался в кресло. Его руки дрожали, когда он замыкал последний контакт.

— Ну что ж, — прошептал он своему безмолвному механизму. — Либо я починю тебя, либо мы оба отправимся в самый большой мусорный бункер вселенной.

Он щёлкнул выключателем.

Грохот был ужасающим. Не гул, а оглушительный рёв, будто вся реальность вокруг него трещала по швам. Медная паутина вокруг кресла вспыхнула ослепительно-белым светом. Лев почувствовал, как его сознание, как зуб, вырывают из черепа с корнем. Его физическое зрение померкло, и его охватило чувство невероятной скорости, падения и полёта одновременно.

Он видел уже не через окуляр. Он видел всем своим существом. Он был внутри потока «эфириума», несясь по гигантскому трубопроводу к сердцу системы. Мимо него проносились знакомые очертания сортировочной станции, уровней с душами. Механики в скафандрах замерли, повернувшись к нему. Их безликие шлемы выражали не злобу, а нечто вроде шока. Аномалия. Несанкционированный пакет данных, летящий прямо к ядру.

Он пронёсся мимо них. Иммунная система пыталась его остановить — на его пути возникали энергетические решётки, барьеры из сгустившегося света. Но его самодельная оболочка, сконструированная по подобию шаров, выдерживала. Она была своим среди своих.

И вот он достиг его. Центральной оси. Сияющего Кристалла.

Вблизи он был ещё величественнее. Он висел в пустоте, пульсируя чистым, беззвучным светом. Он был не просто объектом. Он был живым. Мыслящим, страдающим.

А рядом с ним — та самая трещина. Чёрная, бездонная, из которой сочилась та самая тёмная, смолистая субстанция. Она не просто текла — она поедала свет Кристалла, высасывая из него жизнь.

Лев приблизился. Его энергетическая оболочка трещала под воздействием близости повреждения. У него не было ни инструментов, ни плана. Было только чистое, ясное намерение.

Он протянул руки — не физические, а руки своего сознания — к трещине.

Он не знал, что делать. И тогда он просто… захотел. Он захотел исцеления. Он представил себе сварной шов, аккуратный и прочный, скрепляющий края разлома. Он вложил в это представление всю свою любовь к механизмам, всю свою тоску по порядку, всю свою веру в то, что даже самая сложная поломка может быть устранена.

И случилось чудо. Его собственная энергия, энергия его сознания, стала течь из его рук. Но это была не «эфириум» Кристалла. Это был свет другого рода — тёплый, золотистый, человеческий. Свет его души.

Этот свет коснулся чёрной смолы. И смола… отступила. Она не исчезла, но сжалась, словно испугалась. Золотой свет Льва начал затягивать трещину, как нить затягивает рану.

Он чувствовал, как истощается. Его сознание таяло, как свеча. Он отдавал всего себя на исцеление этого раненого бога.

Вдруг из самой глубины трещины что-то шевельнулось. Что-то огромное, тёмное и бесконечно старое. Пара слепых, безразличных глаз на мгновение мелькнула в черноте, посмотрела прямо на него. И исчезла. Это было не существо. Это была сама Пустота. Небытие, которое всегда жаждет поглотить бытие.

Лев понял. Трещина была не случайной поломкой. Это была атака. Борьба между светом творения и тьмой небытия шла вечно.

И в этой борьбе ему, крошечному человеку, была отведена своя роль. Не Часовщика. Не Пророка. Сапожника. Того, кто приходит и чинит дыру в подошве вселенной, чтобы она могла идти дальше.

Его сознание померкло. Последнее, что он увидел, — это то, как края трещины сомкнулись, оставив лишь тонкий, почти невидимый шрам. Золотой свет Кристалла снова заструился ровно и мощно.

Он сделал это.

А потом его отбросило. Его вышвырнуло из потока, как пробку. Он летел назад, к своему телу, теряя остатки сил.

Он очнулся на холодном каменном полу мастерской. Тело ломило, во рту был вкус меди и пепла. Кокон вокруг кресла был мёртв, хрусталь потускнел и покрылся паутиной трещин.

Он был жив. Он был… цел.

С огромным трудом он поднялся и подошёл к окну. Улица была пуста. Серого седана не было. Где-то вдали пела птица. Сосед вышел на балкон и потягивался, греясь на утреннем солнце.

Мир был спасён. И никто, абсолютно никто, не знал об этом.

Лев медленно обошёл свою мастерскую, касаясь пальцами верстака, инструментов. Всё было таким же, как прежде. И в то же время — совершенно иным.