Советский немец.

Янис Данос - воплощение всей истории Латвии ХХ века: он помнит страну и при Ульманисе, и при советской власти, и после восстановления независимости. Он состоял в "Гитлерюгенде", дезертировал из Латышского легиона СС, его семья пережила репрессии. Ныне он возглавляет Балтийское немецкое общество. Данос рассказал Юлии Вишневецкой о своей жизни.

Во-первых, моя фамилия не Данос, а Данош. Во-вторых, я не Янис, а Йохан. В-третьих, я балтийский немец, но отнюдь не немец. Балтийские немцы - это немецкоговорящее население города Риги, как сейчас русскоязычные. Эти прибалтийские немцы имеют кровь и латышскую, и немецкую, и швабы, и франки, и австрийцы, и шведы, и поляки, и русские - все что угодно можно найти в крови балтийских немцев.

Самый короткий анекдот: немецкий рабочий. Не было немецких рабочих. Были служащие, были ремесленники, были торговцы, все что угодно. Но рабочих не было. Работали латыши. 

Сейчас латыши часто вспоминают Ульманиса, потому что это была последняя хорошая жизнь до прихода советской власти. Но Ульманис - такой же диктатор, как все другие в то время в Европе: в Эстонии, в Польше и так далее. Это был период, когда вся Европа сходила с ума. И немцы, и поляки, и итальянцы - все, в любой стране. Это было время между двумя войнами, и выжить могли только те, у кого был диктатор. Демократия в таком случае совершенно никуда не годится.

Ульманис не был придурком, но он ликвидировал парламент, всех немцев, евреев, русских, поляков с государственной службы вышвырнул, посадил нахлебников с красно-белым галстуком. В это время Латвия не выдавала ни одного лата на вооружение, а вся Европа вооружалась. Конечно, жили хорошо, лучше чем в Европе А какой смысл покупать пушки и самолеты, если в стране всего 2 миллиона человек?

У нас в доме крутились все кто угодно. Мой отец был подданным Венгрии, и мы считались венграми. Отец был превосходным певцом, и у нас крутился верхний слой общества - и немцы, и латыши, и русские, и евреи. В немецкие школы тогда ходили все, кто действительно хотел получить высшее образование, потому что немецкие школы считались лучшими.

Я проходил через национализм очень быстро и болезненно. Я был в немецкой школе в "Гитлерюгенде". И потом, уже когда учился в латышской школе, продолжал туда ходить на собрания - ремень, портупея и так далее. Кричали "Хайль!", пели песни. А мой отец махнул рукой: пусть балуются дети. А перед войной, когда уже все немцы уехали, он сказал: "Детишки, мы остаемся. Не отдам вас сумасшедшему Адольфу в качестве пушечного мяса". Мы, конечно, были очень злы, недовольны: все уезжают, фатерлянд и так далее, большая Европа, боже мой! Уже начиналась война, французов побили, поляков побили - пора, как говорится.

Ну ладно, мы остались. Пришли большевики, выслали людей, расстреляли, началась мясорубка. Моих двоюродных сестер увезли, одну по дороге замучили, другую отправили в Караганду. Потом пришли немцы, Красную армию вышвырнули, все такие веселые... Я был у немцев  радиомастером.

А когда война пошла уже немножко дальше, я понял, какой я был идиот. Я сидел слушал по радио, как выступал этот самый Адольф. Весь этот антураж, на фоне слышно, что люди кричат - это было настолько талантливо устроенное шоу, что ты как в трансе. А после этого я прочитал в газете, что он там говорил. Ничего. Одни фразы.

Люди гибли как мухи, с обеих сторон жертвы были страшные, мое поколение, по существу, было уничтожено. Один был товарищ моего брата, который остался в живых. От тех немцев, которые уехали в 1939 году, ничего не осталось. У меня начинала работать одна идеология, вторая идеология, третья идеология. Я понял, что был совершенно с закомпостированными мозгами. Я всем этим переболел навсегда.

В 44-м году меня призвали в легион, и я решил дезертировать. Поехал в Курляндию, хотел уехать в Швецию. Нас должны были забрать, но предыдущим рейсом была полная лодка, ее потопили, и она больше не пришла. Как люди выжили - это вопрос случайности. Мы вырыли бункер там, устроили, замаскировали, но приехала моя первая теща и сказала: в Риге нет больше жандармерии.

Я приехал в Ригу последним поездом, и тогда - бух! - мосты взорвали, прошли все эти косоглазые со значками... Освобождение. Передовые советские войска - это что-то страшное. В основном с Дальнего Востока, из Средней Азии. Наши советские азиаты. Латышские части вошли только на четвертый день. А первые части, которые вломились через Двину, хотели переправиться, но не получилось. Это были, по-моему, штрафники.

Я пошел опять работать радиомастером. Моя способность чинить радиоприемники спасала жизнь. Я окончил вуз в возрасте уже 40 лет - меня ведь вышвырнули из университета. Я уже работал над диссертацией, а у меня еще не было диплома. Я закончил вуз в Питере, защитился в Москве. Считался монтажником седьмого разряда, и, когда я закончил вуз, моя начальница лаборатории сказала: "Вы знаете, мне очень неудобно, но я не могу вас сразу оформить старшим инженером, хотя вы руководитель группы, неофициально уже давно работаете". И я получал очень маленькую зарплату и подрабатывал как радиомастер.

Я сидел в закрытой зоне у Королева на ракетном полигоне, там был кубрик, в котором собирались ученые. Мы никогда не спорили, лопнет ли Советский Союз, мы только спорили, когда это случится. У ученых не было сомнений, что это должно лопнуть. Но я говорил, что, наверное, не доживу до этого, где-то около 2000 года.

В научном мире шли дискуссии насчет абсурда этой системы. Вот в горах, когда альпинисты уходят на три дня с палатками на ледник, где-нибудь на высоте 4000 метров. И там пели гимн Советского Союза с такими словами, что если бы хоть один кагэбэшник у нас там был, он бы отправил все эти 120 человек сразу этапом туда, далеко-далеко.

В конце 80-х я стал одним из зачинщиков Народного фронта. Как я попал туда - меня один очень известный писатель встретил на улице: "Слушай, ты же экспедиции на Кавказ организовывал?" - Я говорю, организовывал. - "Сколько человек?". - Я говорю, человек 200. - Он говорит: "Значит, навыки у тебя есть из ничего что-то собрать". - Я говорю, ну, есть. - "Значит, ты нам нужен". Так я попал туда.

Это было прекрасное время. Тогда люди говорили: это долго не продержится. Все уже ожирели, нет больше того устройства, пирамиды сверху донизу. Все держится только на инерции. Народный фронт не надо было особо организовывать, надо было просто немножко направить, собрать, как говорится, конгресс, правление, разработать какие-то особенные методики, печать получить, зарегистрироваться. Я вел чисто формальные дела: надо было организовывать митинг, расставить своих невооруженных дружинников. Было страшно интересно. Не было войны, не было драки, были песни. Фантастика. В армии же то же самое: оркестр идет, и все солдаты поют. Тут пели, но не было барабанов и не было вооружения. В церкви ведь тоже поют. Это фантастика. Как может что-то держаться на песне?

...Почему я живу здесь, а не в Германии? А что в Германии? Я уже вдоль и поперек проехал Германию. Все эти устроенные деревни, где все святые, женщины каждый день по два часа убирают увядшие цветы - этот образ жизни мне не подходит. Тут я вышел из дома - и через полчаса я в джунглях. Где вы такое еще найдете в Европе?

Источник.