Как теория эволюции «породила» инопланетян

Открытия XIX века, показавшие поразительную способность живых существ адаптироваться к самым, казалось бы, неблагоприятным условиям, заставили учёных всерьёз задуматься о жизни на других планетах.

Когда XIX век уже попривык к теории эволюции, разговоры о внеземной жизни получили новый толчок. Эволюция, говорили учёные, должна была протекать на мириадах планет, и Земля — лишь одна из них. «Разве не очевидно, что этот мир был брошен в скопление планет без какого бы то ни было различия и что он не лучше других приспособлен к тому, чтобы быть исключительным местом жизни и разума?» — писал французский астроном Камиль Фламмарион (1842–1925).


Идея множественности миров выдвигалась неоднократно. Иммануил Кант в «Общей естественной истории и теории неба» (1755) говорит об обитаемости всех планет Солнечной и прочих звёздных систем как о чём-то само собой разумеющемся, причём земляне у него предстают далеко не самыми умными и добропорядочными. В XIX веке подобные спекуляции перестали быть уделом избранных одиночек, и развернулась широкая дискуссия, в которой воображение — чем дальше, тем больше — ограничивалось и одновременно подпитывалось потоком новых открытий.

Подтвердились догадки Канта и прочих философов о том, что Солнце само вращается вокруг какого-то другого центра и что Вселенная если не бесконечна, то чертовски велика. Геологи пришли к выводу, что Земле не тысячи, а по крайней мере миллионы лет. Натуралисты высказывались по поводу адаптации живых существ к изменяющимся условиям, не дожидаясь «Происхождения видов». В результате даже самой оторванной от философии публике мир предстал динамичной, постоянно меняющейся системой: в безбрежных глубинах космоса непрестанно рождаются новые звёзды и планеты, на них развивается жизнь, процесс творения не прекращается ни на мгновение.

Хотя творение больше не считалось божественным актом, учёные и философы (вслед за Декартом, Кантом и прочими) не видели противоречий с религиозным учением. Да, наш мир — следствие развёртывания законов природы, но последние были установлены Богом. Постоянного вмешательства высшего существа не требуется, однако Вселенная по-прежнему остаётся произведением божественного художника, а потому гармонична и красива. «Если Он, как нам представляется, решил прибегнуть к низшим организмам как средству вырастить высшие, в том числе нас, то какое имеем право мы, Его смиренные творения, нападать на Его замысел?» — писал шотландский геолог и естествоиспытатель Роберт Чемберс в чрезвычайно популярной в своё время работе «Следы творения природы» (1844).

И точно так же, говорил он, как ни одна область Вселенной не может укрыться от законов гравитации, все планеты подчиняются законам эволюции: «То, что устроение космоса стало следствием природного закона, — сильнейший аргумент в пользу того, что аналогичным образом устроена и жизнь, ибо как мы осмелимся допустить, что величественное Существо, которое придало форму всем этим бесчисленным мирам простым установлением естественного закона, вышедшего из его разума, лично и нарочно вмешивается в творение всякий раз, когда требуется наделить существованием нового моллюска или рептилию на одном из этих миров? Подобная идея представляется нам в данный момент безусловно нелепой».

Разумеется, были и скептики, которые не могли себе представить жизнь на планетах, лежащих за пределами «умеренной зоны», то есть ближе или дальше к светилу, чем Земля. А если в Солнечной системе наличествует только один мир, на котором может существовать жизнь, то как можно рассуждать о том, что космос наполнен живыми существами?

Сторонники гипотезы о множественности обитаемых миров парировали предположениями, которые нам — с высоты наших знаний о физике и астрономии — кажутся сумасшедшими. Например, шотландский математик Джеймс Митчелл полагал, что спутники далёких, холодных планет действуют подобно зеркалам, отражающим солнечный свет на поверхность ближайшей планеты, тем самым её нагревая. В то время считалось, что чем дальше планета от Солнца, тем больше у неё спутников, и Митчелл видел в этом знак божественного провидения.

Британский популяризатор науки Томас Коллинз Саймон приводил доводы в пользу того, что солнечные лучи не рассеиваются, проходя сквозь пустоту космоса. Все планеты, заключил он, получают одинаковое количество света и тепла, а температура поверхности определяется составом и плотностью атмосферы. Британский астроном Ричард Проктор (1837–1888) предсказывал, что крупные планеты (вроде Юпитера) охлаждаются дольше после своего формирования из раскалённой материи, а потому на них ещё достаточно тепло для существования жизни.

В действительности вера в обитаемые планеты подпитывалась не этими голословными теориями, а наблюдениями за поразительным разнообразием земных форм жизни и их способностью адаптироваться к любым, казалось бы, условиям. «Что касается вопроса о назначении всего, что происходит вокруг, то Земля учит нас взирать на жизнь как на великую цель Природы», — отмечал Проктор.

Фламмарион говорил примерно то же самое: «Сила жизни настолько велика, что ни один элемент, по-видимому, не способен успешно с нею бороться, и ничто не может остановить её повсеместное распространение. От верхних областей воздуха, где ветры разносят микробы, до морских глубин, где они испытывают давление, равное нескольким сотням атмосфер, и где вечно царит почти совершенно тёмная ночь; от знойного экватора и горячих вулканических источников до льдов и затвердевших морей полярного круга — всюду жизнь простирает свою империю, словно колоссальная сеть, наброшенная на Землю, смеясь над препятствиями и преодолевая все бездны, и нет в мире такого уголка, который не попал бы под её безраздельную власть».

Но уже Луна поставила перед «астробиологами» неразрешимую проблему. Тщательные наблюдения в телескопы не оставили сомнений: наш спутник лишён жизни, хотя он располагается в той же «умеренной зоне», что и Земля. Как такое может быть?

Проктор отреагировал на это крайне просто: раз у жизни есть начало, то должен быть и конец. Способность к адаптации не может быть неограниченной. Жизнь появилась на Земле лишь по окончании длительного подготовительного периода и исчезнет, как только планета одряхлеет или когда Солнце уменьшится в размерах и остынет. «Эпоха жизни коротка по сравнению с общим сроком существования планеты, — заключал он. — Следовательно, нельзя заранее предполагать, что на любой случайно выбранной планете нашей или другой системы в данный момент существует жизнь».

На Луне, полагал он, некогда была жизнь, но с тех пор прошло много времени. С Марсом, по его мнению, дело обстоит аналогичным образом: «Марс был таким же миром, как и наш, — с разнообразными формами жизни. Несомненно, эти формы менялись соответственно изменениям окружающей среды, прогрессируя и деградируя, когда условия были благоприятными, и, наоборот, возможно, развились в формы, обладающие, подобно различным человеческим расам, способностью разумно мыслить. Но теоретические соображения говорят о том, что Марс почти наверняка уже миновал стадию жизни».

Самой похожей на Землю планетой Солнечной системы Проктор считал Юпитер: «Мы видим, что вся поверхность Юпитера окутана слоями облаков огромной глубины, и наблюдаем постоянные изменения, свидетельствующие об активной деятельности (или, иными словами, об активном нагреве) всей этой массы. В том, как выглядит планета, мы узнаём признаки условий, схожих с теми, что существовали на Земле, когда значительная её часть находилась в газообразном состоянии. Нет сомнений, что за этим последует период (намного более длительный, чем период существования жизни на Земле), в течение которого Юпитер будет пригоден для жизни».

Пожалуй, самый убийственный аргумент сторонников гипотезы о множественности обитаемых миров звучал так. Если Земля — единственный обитаемый мир, то зачем Господь создал так много звёзд и планет? Вот что писал Митчелл: «Возможно ли верить в то, что эти сферические тела — столь многочисленные, столь обширные, столь щедро разбросанные по безграничному пространству космоса — были созданы только ради Земли, которая в сравнении с ними не более чем песчинка? Сия мысль абсурдна и принята быть не может. А если они созданы не ради Земли, нет причин для сомнения в том, что, поскольку Творец не делает ничего попусту и поскольку вся Природа — свидетель его благих деяний, они были сформированы ради их обитателей».

Фламмарион же советовал человечеству отказаться от мысли о своей исключительности: «Как мало оснований в том вдохновляющем нас положении, что Вселенная создана для нас, убогих существ, затерянных в безбрежности мироздания, и что, как только мы сойдём со сцены, вся Вселенная будет ввергнута в хаос, словно она есть не более чем скопление неповоротливых тел, и лишена света!»

Уильям Уэвелл (1794–1866) подытожил эти соображения таким вопросом: «Так может ли Земля быть центром нравственной и религиозной вселенной, коль скоро показано, что она не является центром вселенной физической?» Уэвелл — человек энциклопедических знаний, теолог, философ, изобретатель слова scientist — отвергал теории Дарвина, и это сделало его самым убедительным критиком тезиса о множественности миров. Прежде всего он был уверен в том, что количество миров во Вселенной сильно преувеличивается. Например, он указывал на большое число двойных звёзд, утверждая, что система планет, обращающаяся вокруг или среди пары звёзд, что в свою очередь обращаются вокруг друг друга, не может быть стабильной.

Отвечая на вопрос о том, почему Бог создал столь обширную Вселенную и не населил её разумными существами, Уэвелл говорил так: законы физики, созданные Божественным Автором ради творения Земли, привели к возникновению множества других вещей. Например, силы «соединения и сцепления» были созданы ради того, чтобы человек мог стоять на твёрдой земле, но они же породили явление кристаллизации, благодаря которому мы наслаждаемся красотой и симметрией драгоценных камней. То же со звёздами и планетами...

И даже сегодня, когда минули полторы сотни лет и теологический аспект проблемы множественности миров выпал из сферы научных интересов, нас продолжает волновать вопрос об уникальности Земли. Хотя существование экзопланет всесторонне доказано, пристальное изучение нашей собственной Солнечной системы заставляет всё больше поражаться количеству совпадений, без которых эволюция жизни на Земле стала бы невозможной.

С другой стороны, за эти годы мы узнали, что «империя жизни», о которой писал Фламмарион, даже больше, чем он мог себе вообразить. По-видимому, жизнь способна существовать всюду, где есть источник энергии, вода и органика. И пусть Проктор ошибался насчёт Юпитера, сегодня всерьёз рассматривается возможность зарождения жизни на его спутнике — Европе, где под ледяной корой, вероятно, располагается жидкий океан.

Как видим, несмотря на то что плоды буйной фантазии учёных XIX века не подтвердились, мы сейчас точно так же, как они, считаем, что во вселенной чудес жизнь — самое главное чудо.

Подготовлено по материалам io9.