Насколько можно говорить, что наука по своей природе нейтральна, а добром или злом ее делают политические решения? Ученые, заявляют нам, добывают знания, а что делать с этими знаниями – дело общества.

Еще часто добавляют, что «общество» - а фактически государство и крупный бизнес – решает, какое знание будут искать ученые. Особенно любят эту тему марксистские критики науки вроде Ричарда Левонтина (Richard Lewontin). Наука обычно требует денег. Большая наука – больших денег. Неудивительно, что те, кто дает эти деньги, хотят в итоге получить прибыль.

Однако не все научное знание нейтрально с точки зрения морали. Иногда оно бывает однозначным добром. Открытие вакцины от оспы, антибиотика или даже противозачаточной таблетки само по себе – положительное явление. Можно представить себе обстоятельства, при которых все это способствует злу и страданиям – скажем, антибиотик может спасти жизнь будущего Пол Пота, – но это не влияет на оценку в целом. Ничто в этом мире не бывает настолько хорошим, чтобы стать в принципе неспособным служить для дурных целей.

Однако некоторые вещи сами по себе – явное зло, и трудно себе представить, что они могут служить благим целям. В последнем номере Nature вышла статья про советские исследования в области биологического оружия, которые по большей части были гигантской и бессмысленной тратой денег. Однако некоторые успехи у программы были, и одним из них стала бактерия легионеллеза, заставлявшая иммунную систему жертвы атаковать миелиновую оболочку ее собственных нервных волокон. Фактически советские ученые изобрели стремительную и заразную форму рассеянного склероза.

Это не плохая наука – но это порочная и злая наука. У нее даже нет достойного военного оправдания, так как подобное оружие по своей природе должно в основном использоваться против мирного населения. Германские разработчики ядовитого газа во времена Первой мировой войны, как минимум, предполагали, что он будет использоваться против вражеских солдат. То же самое, я думаю, относится и к американцам, разрабатывавшим напалм. Тот факт, что и газ, и напалм служат причиной особенно ужасных смертей – часть их военной эффективности. Одна из задач оружия - напугать врага, которого оно не может убить.

Советские ученые, занимавшиеся этим гнусным делом, могли не быть какими-то исключительно плохими людьми. Это в природе порочных систем, таких как советский коммунизм, развращать людей, находящихся внутри них, и толкать простого слабого человека делать нечто крайне дурное.

Глава одного из этих проектов Юрий Овчинников якобы говорил: «Никто не даст нам денег за лекарства, но предложите им оружие и вы получите полную поддержку».

Его легко понять – но это его не оправдывает.

Возможно, эта проблема актуальна не только для ученых. Подумайте обо всех художниках, музыкантах и писателях, которые при тоталитарных режимах вынуждены идти на компромиссы или молчать. Впрочем, их дилемма выглядит менее острой, если учесть, что пропаганда – это скверное искусство. Соответственно, писатель, который создает поделки, восхваляющие Сталина, выбирает не между искусством и молчанием, а между скверным искусством и молчанием. При таком раскладе выбрать молчание намного проще.

Однако наука, связанная с разработкой заразной формы рассеянного склероза, абсолютно качественная – так же, как и наука тех германских врачей, которые замораживали до смерти русских военнопленных, чтобы понять, как работает гипотермия.

Таким образом, неправда, что само по себе научное знание прекрасно и нейтрально, и лишь его применение имеет моральную значимость. Может быть, это справедливо для математики, однако в целом ничто, меняющее мир так, как меняет его наука, не должно находиться выше моральных суждений.

(«The Guardian», Великобритания)