Как фантасты формируют наше будущее

Фантастика не предназначена для того, чтобы предсказывать будущее, однако она часто подает изобретателям идеи, которые потом воплощаются в жизнь. Книги о будущем часто судят по тому, сбылось ли то, о чем в них говорится, или нет.

 Недаром, когда наступил 21 век, по миру пронесся дружный вопль разочарования: «Ну и где наши летающие машины?» Многие до сих пор обижаются на науку и технологию, которые не соответствуют причудливым ожиданиям, порожденным фантастикой начала 20 века.

Однако в задачи научной фантастики не входит предсказывать будущее. Она лишь рассматривает возможные варианты. Будущее удобно для писателей именно тем, что оно неизвестно. Это черный ящик, в котором, как заметила знаменитый фантаст и поэт Урсула Ле Гуин (Ursula K. Le Guin), «может происходить, что угодно — и никто не будет спорить». «Будущее — это безопасная и стерильная лаборатория для наших идей, — заявила она Smithsonian, — способ осмыслять реальность, метод».

Некоторые авторы экспериментируют с возможным будущим, прогнозируя, куда могут нас привести современные общественные тенденции и актуальные достижения науки и технологии. Например, Уильям Гибсон (William Gibson), который придумал термин «киберпространство» и которому теперь никогда не позволят об этом забыть, публиковал в 1980-х годах потрясающие романы и рассказы о глобальном мире с хакерами, кибервойнами и жестокими реалити-шоу. Для других авторов, будущее — это, в первую очередь, метафора. Знаменитый роман Ле Гуин «Левая рука тьмы» («The Left Hand of Darkness»), вышедший в 1969 году, рисует отдаленный мир, в котором обитают генетически модифицированные гермафродиты. Это был явный мысленный эксперимент: Ле Гуин интересовало, как будет выглядеть безгендерное общество. 

Так как в научной фантастике допустимо как возможное, так и сказочное будущее, к научной стороне дела он может относиться как крайне заботливо, так и пренебрежительно. На каждого автора, внимательно следящего за последними достижениями физики или информатики, приходится по автору, использующему «невозможные» технологии для развития сюжета (Ле Гуин, например, придумала для этой цели «ансибли» — средства для мгновенной межзвездной связи) или для того, чтобы проще было рассматривать общественные вопросы. Так Герберт Уэллс использует свою машину времени, чтобы показать читателю отдаленное будущее и катастрофическую участь человечества. 

При этом иногда воплощаются в жизнь именно безумные, на первый взгляд, идеи. Это частично связано со способностью фантастики подхлестывать воображение тех читателей, у которых достаточно технических знаний, чтобы превратить фантазии в реальность. В 1865 году Жюль Верн в своем романе «С Земли на Луну» выдвинул идею движимого светом космического корабля. Сейчас инженеры всего мира активно работают над солнечными парусами.

Астрофизик из базирующейся в Сиэтле технологической компании LaserMotive Джордин Кэр (Jordin Kare), прославившийся теоретическими и практическими работами в области лазеров, космических лифтов и солнечных парусов, охотно признает, что научная фантастика сильно повлияла на его жизнь и на его профессиональную карьеру. «Я занялся астрофизикой, потому что меня интересовало, как работает мироздание в больших масштабах, — говорит он. — Но в МИТ я пошел, потому что туда пошел герой романа Роберта Хайнлайна (Robert Heinlein) «Имею скафандр, готов путешествовать» («Have Spacesuit, Will Travel»)». Кэр — активный участник фэндома научной фантастики. «Многие из людей, занимающихся наиболее передовыми исследованиями, связаны с миром фантастики». 

Microsoft, Google, Apple и ряд других фирм спонсировали серии мероприятий, в ходе которых авторы научной фантастики сначала общались с работниками этих компаний, а затем встречались с разработчиками и сотрудниками исследовательских отделов. Возможно, лучший пример тесных связей, существующих между научной фантастикой и технологией, — это так называемый дизайн-фикшн — художественные произведения, создаваемые по заказу технологических компаний для моделирования новых идей. Некоторые корпорации нанимают писателей, которые должны создавать истории, моделирующие использование потенциальных продуктов. 

«Мне нравятся и дизайн-фикшн, и литературное моделирование, — утверждает романист Кори Доктороу (Cory Doctorow), работавший, в частности, на Disney и Tesco. — Нет ничего странного в том, если компании, чтобы понять, стоит ли заниматься определенной технологией, заказывают нам рассказы о людях, которые ей пользуются. Это что-то вроде виртуальных экскурсий по зданиям у архитекторов». Доктороу, работавший в индустрии программного обеспечения, знаком с обеими сторонами процесса: «Я участвовал в инженерных спорах, в которых речь заходила о том, как будет продукт восприниматься пользователем. Литература способна помочь это понять».

В начале 20 века в американской научной фантастике обычно преобладали положительные образы будущего. Прогресс науки должен был сделать мир лучше. К середине века, после ужасных мировых войн и изобретения ядерной бомбы, настроение фантастов изменилось. Сюжеты стали мрачнее, а наука перестала быть сугубо положительным фактором. 

В последние десятилетия антиутопические тенденции выступили еще яснее. Возможно, дело в представлениях о том, что большая часть общества по-прежнему не получает преимуществ от технического прогресса. Говоря об этом, Джон Клют (John Clute), известный критик и соредактор «Энциклопедии научной фантастики», цитирует пророческие слова, сказанные Бертраном Расселом (Bertrand Russell) в 1924 году: «Я опасаюсь, что наука будет использоваться, чтобы укреплять власть господствующих групп, а не для того, чтобы делать людей счастливее». По мнению Клюта, «сейчас многие боятся, что мир, в котором мы живем, сконструирован теми, кому выгодно его устройство». 

Ким Стэнли Робинсон (Kim Stanley Robinson), автор таких бестселлеров, как Марсианская трилогия, «2312» и «Шаман» («Shaman»), разделяет этот страх, который, по его мнению, обеспечил популярность роману Сьюзен Коллинз (Suzanne Collins) «Голодные игры» («The Hunger Games»), с его богатым правящим классом, сеющим страх и отчаяние среди потенциально мятежного, обнищавшего населения с помощью жестоких гладиаторских игр. «Научная фантастика воплощает собой то, что люди думают о будущем, — говорит Робинсон. — Поэтому в 1930-х, 1940-х и отчасти в 1950-х преобладали "большие идеи”. Людям казалось, что будущее — так или иначе — будет лучше настоящего. Сейчас они так не считают. Богачи забирают себе девять десятых всего на свете и заставляют остальных драться за остатки, а если мы возражаем против этого, нам говорят, что мы распространяем классовую рознь — и нас просто давят. Они играют с нами для своего развлечения и живут в нелепой роскоши, пока мы голодаем и деремся друг с другом. Так выглядит мир "Голодных игр”, и неудивительно, что публика приняла эту книгу с восторгом». 

Уильям Гибсон, со своей стороны, считает бессмысленным делить научную фантастику на утопическую и антиутопическую. Хотя будущее в его прорывном киберпанковском романе 1984 года «Нейромант» («Neuromancer») выглядит грязным и скудным, он совсем не считает свое произведение пессимистическим. «Я всегда добивался одного — натурализма, — объясняет он. — В 1980-е этот мир не казался мне антиутопией, потому что в нем человечество вышло из холодной войны живым. Многие умные люди тогда не верили в такой исход».

Разница между утопией и антиутопией зачастую зависит от того, есть ли у самого автора надежда на светлое будущее. Скажем, Робинсон часто берет большие, серьезные потенциально антиутопические темы вроде ядерной войны, экологической катастрофы или глобального потепления. Однако при этом он не поддается отчаянию, и предлагает решения со множеством реалистических, хорошо проработанных с научной точки зрения подробностей. Поэтому, он называет свое творчество, скорее, утопическим.

Нил Стивенсон (Neal Stephenson), автор «Анафемы» («Anathem»), «Вируса Reamde» («Reamde») и еще примерно десятка романов, сыт антиутопиями по горло. Он призывает авторов больше писать об оптимистичном и реалистичном будущем. Стивенсон, также занимающийся футурологией и технологическом консультированием, хочет видеть реалистические «большие идеи», способные вдохновить молодых инженеров и ученых на поиск решений для проблем, которые пока не удается разрешить. «Такие люди, как Ким Стэнли Робинсон или Грег и Джим Бенфорды, несут факел оптимизма», — считает он. Стивенсон согласен с тем, что жанр киберпанка, первопроходцем которого был Гибсон, «многое сделал для научной фантастики, открыв новые горизонты», однако считает, что его взлет слишком сильно подействовал на медиа. «Сейчас если поговорить с режиссерами, окажется, что многие из них, как 30 лет назад, уверены, что круче «Бегущего по лезвию» ничего быть не может. От этой идеи надо избавляться». 

В 2012 году Стивенсон совместно с Центром науки и воображения Университета штата Аризона принял участие в создании «Проекта Иероглиф» — сетевого «пространства для сотрудничества писателей, ученых, художников и инженеров по созданию творческих и амбициозных образов ближайшего будущего». Первым плодом проекта станет антология «Иероглиф: рассказы и проекты, посвященные лучшему будущему» («Hieroglyph: Stories and Blueprints for a Better Future»), которая выйдет в сентябре в издательстве HarperCollins. В нее войдут творения как известных, так и начинающих писателей, которых, по выражению директора ИНВ Эда Финна (Ed Finn), «подтолкнули выйти из зоны комфорта». Такой же импульс антология должна придать и читателям. Аудиторией «Иероглифа» Финн считает людей, которые никогда не задумывались о рассматриваемых авторами проблемах. «Я хочу, чтобы они заглянули в будущее», — говорит он.

Произведения, вошедшие в антологию, затрагивают серьезные темы: Стивенсон пишет о строительстве 15-мильной стальной башни, доходящей до стратосферы и помогающей экономить топливо при запуске космических аппаратов, Мэдлин Эшби (Madeline Ashby) применяет игровую механику для управления иммиграцией в США, а Кори Доктороу предлагает использовать 3D-печать для строительства на Луне.

Коренной недостаток этого подхода заключается в том, что не у всех проблем есть реальные решения — и не о всех решения можно увлекательно написать. «Когда-то технооптимисты думали, что дешевая ядерная энергия решит все наши проблемы. Теперь они думают, что все наши проблемы решит неограниченная мощность компьютеров, — объясняет Тэд Чан (Ted Chiang), исследовавший природу разума в таких своих произведениях, как «Жизненный цикл программного обеспечения» («The Lifecycle of Software Objects»). — Однако книги о невероятно мощных компьютерах не так сильно вдохновляют читателя, как вдохновляли книжки об огромных машинах. Достижения в компьютерной отрасли намного абстрактнее и прозаичнее». 

Преподаватели медиа-лаборатории МИТ София Брюкнер (Sophia Brueckner) и Дэн Нови (Dan Novy) были поражены, когда оказалось, что многие из студентов никогда не читали научную фантастику. «Полагаю, дело в том, что они — лучшие ученики из лучших школ, и им с самого начала говорили, что фантастика — это для детей и на нее не стоит тратить времени, — объясняет Нови. — Помимо этого, чтобы поступить к нам, им пришлось серьезно стараться. Возможно, у них просто не было времени, чтобы читать что-то за пределами обязательной программы по литературе».

Прошлой осенью Брюкнер и Нови читали студентам курс «От научной фантастики к науке», в программу которого входило множество рассказов, романов, фильмов, видеороликов и даже игр. Слушатели курса создавали действующие модели на основании прочитанного, а потом рассчитывали социальный контекст разработанных ими технологий. Для проекта, вдохновленного эпизодом из гибсоновского «Нейроманта», они сотворили прибор, который с помощью электродов и беспроводной связи позволял пользователю жестом руки дистанционно стимулировать мускулы руки второго пользователя и заставить его сделать такой же жест. Юные инженеры предлагали для технологии ряд применений — например, помощь жертвам инсульта, восстанавливающим функции конечностей. Однако, по словам Нови, в группе так же бурно обсуждалась этическая сторона дела. В романе Гибсона подобная технология использовалась для сексуальной эксплуатации — превращения людей в дистанционно управляемых секс-кукол. 

Брюкнер жалуется, что исследователи, занимающиеся новыми технологиями, часто не знакомы с научной фантастикой. «Сейчас развиваются биотехнологии и генная инженерия. Между тем, скажем, Маргарет Этвуд (Margaret Atwood) пишет об антиутопическом мире, основанном как раз на таких технологиях, — говорит она. — Некоторые авторы десятилетиями глубоко занимаются своими темами, и читать их книги бывает так же важно, как знакомиться с научными работами». 

Научная фантастика в своих лучших образцах развивает гибкость мышления, не только вдохновляя нас, но и заставляя нас думать о множестве возможных последствий наших действий. Сэмюэль Дилэни (Samuel R. Delany), один из самых плодовитых и искусных мастеров этого жанра, считает его противоядием от нарастающего в последние годы футурошока. «Научная фантастика приучает нас воображать разнообразие миров. Это готовит нас к восприятию реальных перемен — иногда катастрофических, иногда сбивающих с толку,— которые год за годом обрушивает на нас реальный мир. Фантастика помогает нам не чувствовать себя оглушенными», — полагает он.

Как ведущие американские фантасты формируют наше будущее
("Smithsonian", США)