Как утопили святую реликвию Христа?

Семейство де Ноай особо возвысилось в начале XVII века, когда Анн де Ноай за выдающиеся военные заслуги получил титул герцога. Прославились при дворе Людовика XIV и его дети. Один заслужил уважение и почёт на ратном поле, другой был архиепископом Парижа и кардиналом, а третий утопил в Марне святую реликвию, которой верующие поклонялись со времён императора Константина…

Если бы Луи Антуан де Ноай родился на год раньше, а не в мае 1651 года, он получил бы достойный титул и командовал королевскими войсками, как его старший брат герцог Анн Жюль де Ноай или как его отец Анн де Ноай. Но Луи Антуан родился вторым, и ему с самого рождения была назначена судьба идти не по военной, а по духовной стезе.

Родившийся вторым

Так часто поступали в знатных семействах. Старший получал всё, младший — сутану. В церкви при надлежащих связях и желании учиться и сделать карьеру было даже легче. А связи имелись. Как и тяга к учёбе. Луи постигал науки с лёгкостью, у него была отличная память, Тот самый реликварий — Богоматерь, восседающая на троне и держащая на правом колене младенца Христа.
Острый ум и умение делать собственные выводы, а не полагаться на мнение других.

После домашнего обучения он попал в коллеж Плесси при Парижском университете, затем перешёл в Сорбонну.

Церковная карьера Луи Антуана началась с Обрака на юге Франции. Там в июне 1675 года он был рукоположен и назначен на должность коммендатарного аббата — ни к чему, по сути, не обязывающий пост: никакой власти над монахами у молодого священника не было, распоряжаться он мог только монастырскими сборами на хозяйственные нужды. Но и на таком невысоком посту он показал себя хорошим управленцем. Четыре года Луи Антуан де Ноай добросовестно занимался делами Обракско-го аббатства. В 1679 году его перевели в Каор, расположенный недалеко от Тулузы, парижский архиепископ Франсуа де Шанваллон торжественно рукоположил его в епископский сан, но в Ка-оре Ноай задержался ненадолго. Через год епископ Ноай уже ехал с благодатного юга на север, в Шалон-ан-Шампань близ Реймса. Здесь-то и произойдёт событие, которое вызывает сегодня только смех. И связано оно будет с аристократическим семейством Ноай.

Священный умбиликус

Шалон был маленьким городком, из церковных зданий всего два — Нотр-Дам-ан-Во, построенный в XII веке, и собор Святого Стефана, возведённый в XIII веке. Последний славился фантастическими витражами, первый — реликвией особого рода. На латыни она называлась умбиликус. Ног, рук, голов, гвоздей, щепок от креста, платков, зубов, волос, капсул с кровью и прочих вещей, принадлежавших святым и самому Иисусу, было предостаточно. А вот умбиликус считался реликвией уникальной: ведь это была святая пуповина Иисуса Христа. Каждой церкви хотелось обладать такой редкостью. Считается, что некогда она была разделена на две части: одна осталась в Константинополе, вторая была дарована Карлу Великому и увезена в Рим. Там она и пребывала несколько столетий, пока папа Климент V, тот самый, Что уничтожил орден тамплиеров, вновь не разделил римскую часть пуповины на две части. Сделано это было по настоятельной просьбе шалонского епископа Пьера де Латийи. С большой помпой часть святыни уехала в Шалон. В 1407 году шалонский епископ Шарль де Пуатье заказал для неё серебряный реликварий с изображением Девы Марии. До этого она покоилась в простом серебряном сосуде с надписью на крышке: «Umbilico Domini». Теперь же хранилище святыни выглядело величественно. В Шалон потекли толпы верующих, на что Пуатье и рассчитывал. Потом реликварий был хитроумно пристроен на животике младенца Христа, сидящего на правом колене статуи Девы Марии. Сама реликвия хранилась в стеклянной капсуле. Реликвию выносили из собора лишь однажды — когда Шалон в 1512 году посетил Людовик XII.

В этом соборе, Нотр-Дам-ан-Во, и стал отправлять епископскую должность Луи Антуан де Ноай. Толпы паломников к умбиликусу, которые хоть и поредели, но исправно текли в собор и в XVII веке, его смутили. Существование самой святыни вызывало оторопь, но положить конец «шалонскому позору» он не решился. Зато ему удалось найти средства на открытие младших курсов семинарии, которую он передал под управление ордена лазаристов. Старания Ноайя были королём замечены. И, когда в 1695 году скончался парижский архиепископ Шанваллон, Людовик XIV переместил союзника из Шалона на вакантное место. А в Шалон был отправлен другой Ноай, младший брат Луи Антуана. Жан-Батист-Луи-Гастон де Ноай. Ему-то Шалон и обязан неслыханным церковным скандалом.

Карьерный рост этого Ноайя в точности повторяет путь Луи Антуана: в Шалон его перевели из того же Обрака. Здесь, в соборе Нотр-Дам-ан-Во, он был рукоположен в сан. Здесь же он обратил внимание на статую с младенцем и ковчежец на животе Иисуса, в которой хранилась святая пуповина. Молодой Ноай был приверженцем естественных наук и человеком прямолинейным, но даже он почти семь лет готовился нанести удар по суевериям и невежеству. Сначала разбирался с мирскими делами: открыл приют для раскаявшихся блудниц, раздавал милостыню и еду в голодные годы и, только заслужив доверие у людей, в 1702 году велел снять ковчежец, изъять ампулу, достать из неё содержимое и провести «анализ». На помощь он призвал сведущего в науках человека — врача. Тот осмотрел объект и объявил, что это точно не ссохшаяся пуповина, а что — сказать он не может. Нечто без вкуса, без цвета, без запаха. Подделка. Так что Жан-Батист-Луи-Гастон де Ноай вышвырнул эту мерзость прямо в воды Марны. Горожане подняли восстание, но, как пишет Вольтер: «…епископ был настолько же храбр, насколько благочестив, и ему удалось убедить жителей Шалона, что можно поклоняться Иисусу Христу в духе и истине, не сохраняя его пупка в церкви».

Впрочем, какие именно слова сказал епископ Шалона взбунтовавшейся пастве, неизвестно. Зато известны последствия: на Жан-Батист-Луи-Гастона стали строчить доносы. Но старший брат, незадолго до этого скандала ставший кардиналом, прикрыл действия младшего, не дав «делу об осквернении умбиликуса» никакого хода.

Парижские игры

В Париже вести благочестивую жизнь, не думать о последствиях своих слов и не ощущать стыда от собственного малодушия, Луи Антуану было очень трудно. Ни врать, ни льстить он не умел. Он был так же прямодушен, как его младший брат, но не настолько отважен. Хотя пост у Ноайя был высокий и к Людовику XIV он испытывал уважение, но играть в дворцовые игры совершенно не хотел. Да и духовная близость с королём оказалась фикцией. После горячего приёма к нему

Быстро остыли, морганатическая жена короля, мадам де Ментенон, заняла сторону недоброжелателей-иезуитов, орден которых он запретил. Против него стали плести заговоры. Но придраться было, по сути, не к чему. Луи Антуан вёл очень скромную жизнь. Тогда его обвинили в сочувствии янсенизму. Он пытался объяснить, что некоторые идеи реформаторов ему кажутся разумными, некоторые нет. Из Рима прислали буллу с анафемой янсенитам, требовали, чтобы он выразил своё согласие с Римом. Он отказался. Ему запретили появляться в королевском дворце.

Потом умер король, милостиво даровавший прощение архиепископу перед самой смертью, его сменил регент герцог Орлеанский, отношения с которым были натянутые.

О заслугах даже не вспоминали. А ведь во время голода в Париже Луи Антуан раздавал беднякам собственное имущество, помогал больным, открывал школы, организовал приюты для немощных священников, провёл реставрационные работы в соборе Нотр-Дам-де-Пари, Открыл и для парижан младшие семинарские классы, за свой счёт перестроил резиденцию архиепископов, вёл просветительскую работу, издавал книги, учредил публичные диспуты по вопросам богословия и морали, которые проводились раз в неделю, подготовил и рукоположил почти полсотни епископов… Но ни при дворе, ни в Риме ему не простили вольнодумства. Специальной буллой Папа отлучил его от церкви. Как раз в это время умер его младший брат, тот самый, выбросивший реликвию в Марну.

Луи Антуан пережил его на девять лет. Только за год до смерти, чувствуя обиду и на церковь, ради которой он старался, и на янсенитов, которых он защищал, а они его обвинили в двурушничестве и тайной поддержке Рима, Ноай сдался. Он заявил о полном признании папской буллы, восстановил привилегии иезуитов, и с него сразу сняли опалу, вернули в лоно церкви. Как он понял, ему просто заткнули рот. Ради чего теперь было жить старику? Ему было стыдно. И он умер.